Она успела вынуть его из печи и водворила остывать на полку, а чуть позже накрыла домотканым полотенчиком, собственноручно украшенным веселой вышивкой.
Стоял теплый июньский полдень, маленькая девочка - голубые глаза, каштановые локоны - играла во дворе, мама и бабушка хлопотали на кухне, папа распрягал коня.
А потом за ними пришли.
Выгнали из теплого обжитого дома, в чем были, и погнали неведомо куда. Всех, кто обитал в том маленьком бессарабском местечке.
Она расскажет мне спустя годы, как однажды, после долгих скитаний по пыльным дорогам Бессарабии и Украины, в ночном лесу отбилась от своих, как из последних силенок просто ползла, потому что ходить уже не могла от усталости и голода, но понимала, что надо выбираться к маме, бабушке и папе. Как порой натыкалась во тьме на какие-то то ли пни, то ли поваленные деревья, а когда пришел рассвет, оказалось, что это были трупы.
Девочка была слишком мала, чтобы это понимать, и думала, что люди просто очень крепко спят.
Эта девочка - моя мама.
Она долго не решалась рассказать о том, что пришлось пережить. Самой было тяжело вспоминать - ну и, наверное, наши неокрепшие души берегла.
А когда попыталась поделиться, - тем эпизодом в ночном лесу всё и закончилось.
Даже сейчас мне больно, когда я думаю о том, как она ползет среди мертвых в том жутком лесу. А тогда я рыдала в три ручья и молила: "Не надо, мама, не надо, прошу тебя"...
Я очень мало знаю о том периоде жизни моих родных, и спросить-то больше некого. Не знаю, как умерла моя бабушка, мамина мама. Она навеки осталась в братской могиле вместе с другими жертвами Холокоста. Я видела ее и деда только на фотографии, чудом сохранившейся у одной из бухарестских тетушек.
Мама после войны осталась совершенной почти сиротой.
Домой они уже не вернулись - его разграбили соседи, а потом и вовсе захватили чужие люди.
Как-то, уже здесь, когда мы, спасаясь от нещадной жары, укрылись с ней в тени гигантского эвкалипта, она вдруг вернулась туда, назад. "Ох и наголодались же мы в лагере, - тихо произнесла, глядя куда-то мимо меня. - Особенно тяжело приходилось зимой. Бывало, едва закрою глаза и вижу одну и ту же картинку: бабушкины еще теплые ковриги под чистым полотенцем, которые так и остались нетронутыми... И знаешь... больше всего я жалела о том, что мы не успели съесть ни крошки".
Хлеб она всегда резала щедро, крупными ломтями, по-крестьянски.